Об истории, некоторых итогах и перспективах исследования этнокультурных особенностей населения Волгоградской области

М.А. Рыблова

Стрежень. Научный ежегодник / Под ред. М.М. Загорулько. Волгоград: Издатель, 2004. Вып. 4. С. 356-363.

Нижневолжский регион вообще и территория Волгоградской области, в частности, являются зонами компактного расселения представителей разных народов, нескольких крупных и множества мелких этнических групп и диаспор. Помимо русских здесь проживают украинцы, донские казаки, казахи, поволжские немцы, астраханские татары, поволжские татары, калмыки, чеченцы, дагестанцы, корейцы, азербайджанцы и др. Если говорить о времени складывания постоянного населения края, то к числу первых насельников (после господствовавших здесь кочевников) следует отнести донских казаков (XIV-XVI вв.); русское промысловое, а затем и земледельческое население складывается здесь не ранее XVII в.; украинцы появляются – в XVII-XVIII вв., калмыки – с XVII в. Со второй половины XVIII в. начинается немецкая эмиграция. В XIX в. мигрируют в наши края казахи, казанские татары и мишари, отдельные группы мордвы и чувашей.

Таким образом, Волгоградская область представляет собой необыкновенно интересный в этнокультурном отношении регион, своего рода научный плацдарм для изучения процессов адаптации этносов к новым природно-географическим условиям обитания, межкультурной интеграции, этнической миксации и пр. Однако так уж сложились обстоятельства, что именно этому региону в течение многих десятилетий “не везло” с этнографическими и этнологическими исследованиями. Становление собственно “волгоградской этнографии” началось лишь в начале 80-х годов XX в. Это не значит, конечно, что до этого времени этнокультурные особенности населения области не изучались совершенно, просто исследования эти имели локальный, фрагментарный характер и никогда не имели вида планомерных, долгосрочных работ, проводились они, как правило, представителями смежных с этнографией наук (диалектологами, фольклористами, историками), к тому чаще всего не связанными с местной научной средой.

Так этнокультурные особенности поволжских немцев начали изучаться еще в 20-30-е годы XX в., когда в Нижневолжском регионе работали диалектологические экспедиции Саратовского государственного университета, а также московские этнографы. Результатами этих работ стали публикации В.М. Жирмунского, Е.Г. Кагарова, Г.О. Дингенса[1]. Причем В.М. Жирмунский отмечал, что культура немцев, проживающих в СССР, остается слабо изученной. Он поставил перед исследователями задачу, перейти от обобщающих работ по «истории колонизации» к работам краеведческого (в том числе и этнографического) характера. Однако эта задача осталась невыполненной. Трагические события 1941 г., связанные с депортацией советских немцев, положили начало периоду великих лишений этого народа, а для отечественной науки означали полное закрытие этой темы. Негласный запрет действовал более 40 лет. И лишь в конце 1980-х, с началом «периода гласности» исследователи получили возможность вновь заняться разработкой этих проблем. В 1990-х годах появляются статьи и отдельные работы, посвященные истории и культуре поволжских немцев.

Если «немецкая тема» в советское время была совершенно закрытой, то такая самобытная этническая группа, как донское казачество (также подвергшаяся репрессиям в советское время) исследовалась, но лишь под определенным углом зрения: изучались в основном проблемы участия казачества в так называемом освободительном движении и во внешнеполитической деятельности Российского государства. Вопросы этнокультурной специфики этой группы находились под негласным полузапретом, советские этнографы в течение долгого времени вообще отказывали казакам в праве принадлежности к субэтносу, дилекатно называя их в учебниках и справочниках «локально-территориальной группой»[2]. Таким образом, наметившийся во второй половине XIX — начале XX в. повышенный интерес русских ученых и краеведов к истории и культуре донских казаков, закончился долгими годами полузабвения. Лишь фольклорная традиция казачества и их диалектологические особенности продолжали исследоваться   в советский период, но и здесь пальма первенства должна быть отдана московским и ростовским исследователям[3].

Может показаться поразительным то обстоятельство, что и русское население Нижневолжского региона до настоящего времени остается почти неизученным в этнографическом отношении. На сегодняшний день мы гораздо больше знаем о культуре, например, ираноязычных племен, обитавших в регионе с III тысячелетия до н.э. до первых веков н.э., чем о русских крестьянах, заселявших Нижнее Поволжье в XVI-XIX вв. Первым исследователем, оставившим труды не только по истории, но и этнографии нижневолжских русских, был А.Н. Минх, автор таких широко известных работ, как «Историко-географический словарь Саратовской губернии» и «Народные обычаи, обряды, суеверия и предрассудки крестьян Саратовской губернии, собранные в 1861-1888 гг.». Но затем, в течение последующих ста лет (до конца XX в.) не было опубликовано ни одной этнографической работы по русским Нижнего Поволжья (!). Эта локальная группа в составе русского народа и по сей день остается практически неисследованной в этнокультурном отношении. Впрочем, это утверждение справедливо и по отношению к таким группам, как казахи-букеевцы, поволжские украинцы, татары Волгоградской области и пр.

Из этого краткого обзора становится понятным, что, когда в 1982 г. при Волгоградском государственном университете начала работу первая регулярная этнографическая экспедиция, то перед ее участниками простиралось “поле напаханное” и просторы неисследованные. В этом заключались многие преимущества первопроходства, но и немалые трудности и проблемы. Сам же факт организации этой экспедиции был связан с совпадением сразу нескольких “счастливых” обстоятельств: открывшийся в 1980 г. Волгоградский государственный университет стал первым в нашем городе вузом, где студентам читался курс “Основ этнографии”; в 1982 г. первый набор студентов-историков определялся со специализацией, а в числе дисциплин специализации была и этнография; в этом же году преподаватель ВолГУ В.В. Когитин, читавший курс этнографии и руководивший этой специализацией, приступил также к руководству проектом по изучению памятников народной архитектуры Волгоградской области, которая осуществлялась в рамках большой всесоюзной программы. По сути, этот проект и стал научной и финансовой основой первой этнографической экспедиции при ВолГУ. Первыми сотрудниками этой экспедиции были студенты, выбравшие этнографию в качестве дисциплины специализации, а руководителем этой экспедиции стал В.В. Когитин. Просуществовала экспедиция (с небольшим перерывом) до 1991 г. За эти годы были обследованы сотни памятников народной архитектуры в Среднеахтубинском, Ленинском, Иловлинском, Серафимовическом, Новоанненском, Кумылженском, Алексеевском, Урюпинском, Нехаевском, Камышинском, Ольховском районах Волгоградской области.

В 1990-91 годах в рамках проекта “Исследование истории межнациональных отношений на территории Волгоградской области” (финансировался Волгоградским областным управленим культуры) исследовались этнокультурные особенности поволжских немцев (Жирновский, Камышинский, Палласовский, Стропалтавский, Котовский р-ны), украинцев (Старопалтавский, Палласовский, Еланский, Руднянский р-ны) и татар (Светлоярский р-н). Экспедиция 1990 г. по изучению поволжских немцев была первой за послевоенное время попыткой вернуться к проблемам истории и культуры этой этнической группы и совпала с предпринимаемыми на правительственном уровне попытками возрождения на территории области немецкой автономии. Впервые были организованы и этнокультурные обследования нижневолжских украинцев. Сейчас не хочется вспоминать о тех проблемах и сложностях, которые встречали мы в своей работе, хотя было всякое: русскоязычное руководство обследуемых нами немецких поселков иногда отказывалось размещать нас на своей территории, руководители областных учреждений культуры упрекали нас в том, что мы “пропагандируем вредные обряды и суеверия”. Но гораздо больше было заинтересованности, благодарного участия и помощи, которую мы встречали повсюду в течение всех этих лет. Нам помогало местное руководство, местные краеведы-энтузиасты, простые жители. А без этого и невозможна полевая этнографическая работа: все, что мы смогли собрать за эти годы – мы получили от жителей области, сохранивших, если не в реальной жизни, то в своей памяти, культурный опыт предков.

За это время опыт полевой этнографические работы приобрели десятки студентов-энтузиастов, сотрудников Волгоградского госуниверситета, Волгоградского областного краеведческого музея и музея “Старая Сарепта”, принимавших участие в работе этих экспедиций. Было собрано несколько сотен экспонатов (предметов народного быта), которые затем пополнили фонды городских и районых музеев.

Затем последовал длительный перерыв в нашей работе, но уже в 1997 г. на кафедре регионоведения ВолГУ была введена музейно-этнографическая практика для студентов-регионоведов. Экспедиция вновь возродилась. Большую помощь в организации полевых обследований в Урюпинском районе нам оказало тогда руководство Урюпинского филиала ВолГУ. В 1997-978 гг. мы работали в станицах Тепикинской, Котовской и окрестных хуторах. В 1999 г. этнографическая практика проходила на территории Чернышковского района. С этого времени основная этнографическая работа стала концентрироваться вокруг кафедры регионоведения факультета истории и международных отношений ВолГУ. Но за минувшие годы сложилась и еще одна группа – в рамках музея-заповедника “Старая Сарепта”, сотрудники которого (Хрипунов Е.В., Курышев А.В., Медведев В.Н.) развернули большую работу по изучению и сохранению культурного наследия народов региона.

В эти же годы началось сотрудничество с Российским гуманитарным научным фондом, в рамках которого осуществлялись проекты “Этнокультурное исследование донских верховых казаков” (1998 г.) и “Исследование этнокультурных особенностей населения Волгоградской области” (2000 –2003 гг.).

В течение минувших 20 лет мы пытались сосредочиться на изучении основных этнических групп края, повлиявших, как нам представляется, на складывание в целом этнокультурного облика региона и во многом предопределивших на века вперед специфику протекания здесь этнических процессов: донских казаков, русского земледельческого населения, украинцев, поволжских немцев, татар и казахов-букеевцев. Практическая часть исследований в течение всех этих лет сводилась к проведению полевых этнографических работ в местах компактного проживания этих групп. Обследование поселений проводились по специально разработанным программам и вопросникам, предусматривающим опрос информантов по всему спектру традиционной культуры: поселения, жилые постройки, традиционная пища и одежда, способы хозяйственной деятельности, календарные обряды и обряды жизненного цикла и т.д.. Полевая работа сочеталась со сбором архивных материалов и данных периодической печати XIX в. Наряду с изучением этнокультурной специфики отдельных этнических групп, осуществлялись сквозные исследования проблем межэтнического общения и культурных взаимовлияний народов региона.

Проведенные нами исследования нельзя считать полностью законченными, многие проблемы ждут дальнейших разработок, некоторые вообще впервые обозначились, но, очевидно, определение дальнейшей исследовательской стратегии – это тоже один из результатов работы. В этой же статье я попытаюсь представить лишь некоторые результаты наших исследований, затрагивающие проблемы особенностей этнокультурных контактов в регионе.

В дореволюционный период исследуемые группы населения проживали на территории Нижнего Поволжья дисперсно, но большими общинами, сохраняя язык и обычаи. В то же время происходила известная нивелировка народной культуры у каждой из групп, обусловленная двумя факторами: приспособлением к новой экологической среде (как правило, отличной от экологической среды мест исхода) и этнокультурными взаимовлияниями. Процесс взаимной притирки народов, существенно различавшихся по образу жизни (кочевники и скотоводы), по культурным установкам (немцы и калмыки), по религиозной картине мира (буддисты, мусульмане, христиане) проходил далеко не просто и не безболезненно: казахи разоряли немецкие колонии, калмыки, ногайцы и донские казаки обменивались взаимными угонами скота и военными стычками и т.д. Однако собственно этнической конфликтности в этих процессах не было. Примерно к середине XIX в. в крае наладилось уже совершенно мирное существование отдельных этнических групп и общин.

XX век принес страшные потрясения, отразившиеся и на этнической ситуации в регионе: политика расказачивания, коллективизация, насильственное выселение немцев и калмыков, а затем их возвращение. В 50-х годах началась миграция в Волгоградскую область корейцев, чеченцев, дагестанцев, марийцев, чувашей и др. – все это повлекло за собой появление «трудных» вопросов и болевых точек в этнической ситуации в регионе. Однако и эти, тяжелые по своим последствиям, акции не привели к созданию взрывоопасных ситуаций. Остался наш регион в стороне и от полосы этнических конфликтов и потрясений, прокатившихся на постсоветском пространстве в конце 1980 – начале 90-х годов. Непростая ситуация с обещанной поволжским немцам автономией была чревата многими осложнениями, но эта проблема решилась в духе советских времен: немцы, не дождавшись обещанного, уехали, а «нет этнической группы – нет и этнической проблемы». Бурный взлет этнического возрождения казачества также не повлек за собой возникновения каких-либо конфликтных ситуаций.

За последние два десятилетия наблюдался интенсивный приток в край жителей бывших союзных и автономных республик Северного Кавказа   и Закавказья. Более чем на четверть возросла численность казахов. Активизировались все крупные этнические группы и диаспоры. С начала 90-х годов начался бурный процесс создания национальных культурно-просветительских, религиозных и прочих организаций, общин. Издаются газеты и журналы на национальных языках. Что касается позиции местных властей, то у них лишь в последние несколько лет обозначился устойчивый и серьезный интерес к национальным проблемам в регионе, была разработана программа национального   развития области.

Еще в начале 1990-х годов, когда все постсоветское пространство сотрясалось от межэтнических конфликтов, Нижневолжских регион удивлял и сторонних наблюдателей, и наших земляков стабильностью и неконфликтностью развития межэтнических отношений в столь сложный переломный период. Объяснения этому давались разные, и действительно, можно перечислить множество факторов, предопределивших создание такой ситуации. Однако исчерпывающего анализа до сих не проводилось. Меж тем, можно предположить, что одним из факторов, определивших длительное мирное существование различных этносов и этнических групп на территории Нижнего Поволжья (к тому же на фоне тесных культурных контактов и взаимовлияний), могла быть специфика их изначального складывания и последующего существования в зоне пограничья, что неизбежно должно было привести к сложению особого культурного пространства, влияющего, в свою очередь, на протекание в этой зоне межкультурных и межэтнических процессов.

Территория Волгоградской области занимает обширное пространство, большая часть которого была частью так называемого Каспийского коридора, по которому, начиная еще с эпохи бронзы, нескончаемыми потоками двигались волны кочевников, идущих из азиатских степей. Позднее эта территория обозначалась на средневековых картах как «Дикое поле». Если попытаться дать определение Дикому полю, то это — пограничье, причем, помноженное на три. Это буферная зона между степью и лесом, кочевниками и земледельцами-славянами, христианством и мусульманством. Именно в этой ситуации экономического, политического и религиозного пограничья и формируется постоянное население региона.

Если обратиться к понятию «граница» в этнокультурном аспекте, то следует признать, что оно относится к числу культурных универсалий, и связано это с универсальной функцией границы, которая сводится к адаптирующей переработке внешнего во внутреннее, в результате чего происходит структурализация внешнего пространства, то есть собственно создание «пространства культуры». Таким образом, сам процесс создания культуры всегда начинается на пограничье. Это относится и к этническим культурам, и к этносам вообще. Еще Л.Н.Гумилев отмечал, что этногенетические процессы протекают, как правило, на границах этнических ареалов, где исходные субстраты лабильны и неустойчивы. Так, по Гумилеву, бывшая окраина русских владений – Северо-Восточная Русь стала центром нового государства и нового этноса. Однако Дикое поле по-прежнему оставалось границей. Но это не та граница, которая образуется за счет постепенного растекания этнических массивов по территории ландшафтов. Это – полоса отчуждения, не контролируемая ни одним из сопредельных государств, это зона чужого, неосвоенного, дикого для обеих соприкасающихся сторон. И проникать в это зону решались лишь немногие – средневековые сталкеры, пограничники (Гумилев называл их пассионариями). Одержимые энергией страсти, уходя от наступающего государства, они искали применения своим силам на границах этнических родин. В средневековье такие люди известны в разных этнических средах под именем казаков. Дикое поле было местом, где встречались казаки-пограничники двух этнических массивов – Востока (кочевой степи) и Руси. Дикое поле – это место создания особой культуры – культуры границы, где происходят два биполярных процесса – смыкания двух миров и их разграничения. Именно исследованию этнокультурной специфики донского казачества в рамках научных проектов было уделено особое внимание. Исследуя традиционную материальную и духовную культуру донских казаков (поселения и жилища, обряды жизненного цикла, особенности структуры казачьей общины, специфические способы духовного освоения пространства и пр.), мы пришли к выводу, что этнокультурная специфика этой группы определяется двумя важнейшими факторами: складывание и постоянное существование в зоне пограничья и в условиях непрекращающейся экстремальности. Первое обстоятельство приводило к созданию в Диком поле особого семиотического пространства, в которое обе контактирующие стороны включались как равноправные, следствием чего стала открытость этой зоны к культурным контактам и взаимовлияниям. С этим же связана и сложность решения проблемы этногенеза донских казаков и определения их этнокультурной специфики на ранних этапах существования группы, так как процесс культурной диффузии проходил здесь непрерывно на протяжении нескольких столетий[4].

Историки и этнографы уже почти два столетия ведут споры о проблеме происхождения донских казаков, выискивая тот этнический субстрат, который дал начало их этногенезу. В качестве прародителей казачества в разное время назывались самые разные этносы и этнические группы: хазары, адыги-касоги, славяне, бродники, всевозможные тюркские и тюркомонгольские группы. И даже в тех случаях, когда исследователи делали упор на социальные основы складывания казачества, они все равно пытались увязать их с определенным этническим массивом (тюркским или славянским). Между тем, проведенные нами исследования позволяют склоняться к мысли о том, что первоначально в зоне пограничья казачество складывалось именно как социальный феномен, в этом процессе принимали участие люди, оторвавшиеся от первичных этнических и социальных массивов, расположенных по обе стороны пограничья. Они пытались возродить те формы социальности (воинские мужские союзы, построенные на принципах так называемой военной демократии), в которых этничность на первых порах как раз игнорировалась. И лишь затем, по мере освоения Дикого поля и включения в структуру Российской империи эти образования создавали новое, собственное этническое поле, вырабатывая собственные этнические маркеры, закрепленные в специфике складывания понятий о «своей» земле (от «Дикого поля» к «Донской земле»), в объективированных формах материальной и духовной культуры. Изучая традиционные поселения и постройки донских казаков, мы, например, приходим к выводу, что у нас нет серьезных аргументов связывать бытование у казаков куренных поселений и «круглых» построек исключительно с тюркскими традициями, так как они были характерны и для архаического славянского мира.

В зоне экстремального существования происходил процесс, названный фольклористами феноменом «вторичной архаики», и традиционная культура донских казаков дает возможность реконструкции многих явлений этой «архаики», являющимися, как показывает опыт, своего рода культурными универсалиями. Так, исследуя уже поздний институт кулачных боев или обряды проводов и встречи казаков со службы, мы приходим к выводу о возможности реконструирования на их основе (с привлечением фольклорного материала) таких архаических институтов, как мужские союзы и обряды инициаций, до сих пор практически не исследованных на восточнославянском материале. Эта проблема может быть поставлена в качестве дальнейшей исследовательской перспективы.

Заключая самую общую характеристику проблем этнокультурной специфики донских казаков, можно предположить, что еще в 14-16 вв. в регионе могла сложиться та культурная среда, которая и определила во многом стратегию взаимной терпимости и комфортности существования разных этносов и этнических групп на столетия вперед. Конечно, ситуацию «взаимной терпимости» не следует понимать в современном значении этого определения: процессы этнической и культурной консолидации сочетались здесь с размежеванием и жесточайшей борьбой за сферы влияния, но такая амбивалентность ситуации – также важнейшая черта любого пограничья, соединяющего и разделяющего одновременно[5].

Наглядным примером того, как творчески перерабатывались и сливались в единое целое разные культурные традиции может служить традиционная культура славянского земледельческого населения региона. Освоение русскими Дикого поля происходило в сложных условиях противодействия-взаимодействия с кочевым населением края. Изучение специфики хозяйственной деятельности русских Нижнего Поволжья показало, что в результате приспособления к иной экологической среде и этнокультурных контактов у русских сложился своеобразный комплекс хозяйства, причем неодинаковый в различных экологических зонах. Так, в степной зоне в большей степени занимались переложным земледелием, выращивали твердые сорта пшеницы, бахчевые культуры. Наибольшее влияние на земледелие русских оказывали украинские переселенцы. В зоне полупустынь особенно активно развивались скотоводство и рыболовство, отчасти бахчеводство. Системы скотоводства у русского населения складывались под влиянием кочевников-соседей, прежде всего калмыков. И, наконец, в дельте Волги на Каспийском побережье главным занятием русских было рыболовство, сочетаемое с тюленьим промыслом, небольшая часть населения этой зоны занималась садоводством. В этой зоне довольно четко прослеживается влияние тюркских традиций. В целом, можно констатировать, что хозяйство русских Нижнего Поволжья претерпело значительные изменения по сравнению с хозяйством крестьян центральных губерний, откуда шла миграция населения. Все эти процессы нашли отражение и в обычаях и обрядах славянского населения региона, связанных с хозяйственной деятельностью[6].

Что касается материальной культуры русского и украинского населения Нижнего Поволжья, то приходится констатировать наличие здесь значительного числа локальных традиций и пока еще слабую степень их изученности. Тем не менее, полевые материалы, дополненные архивными сведениями, позволили выделить основные комплексы традиционной одежды и типы традиционных построек этих групп населения[7].

Кочевое население территории нынешней Волгоградской области представлено казахами-букеевцами, поселившимися на левой стороне Волги с разрешения русского правительства в начале XIX в. Отделившись от Младшего жуза Казахского ханства, они оказались в окружении казачьих форпостов, поселений украинских чумаков, русских земледельческих селений и кочевий калмыков. Со временем группа казахов-букеевцев, по мнению современников, «почти совсем потеряла связь со своими соплеменниками, утратив многое из своего оригинального быта». Однако, согласно нашим наблюдениям, свою этнокультурную специфику они сохранили до настоящего времени, переживая в последнее десятилетие настоящее этническое возрождение. В современных казахских селениях (Волгоградское Заволжье – Палласовский, Быковский и Николаевский районы) возрождаются традиционные обычаи и обряды, пережитки родоплеменных устоев; молодое поколение заговорило на казахском языке.

Главная особенность этнической группы букеевских казахов заключается в их абсолютной неисследованности, в нашем распоряжении имеются лишь записки исследователей XIX в. В течение всего ХХ в. история и этнография этой группы ни разу не привлекала внимания отечественных ученых. Поэтому при разработке этого блока проблем мы постарались поднять архивный и собрать полевой материал, который дал бы возможность как можно шире осветить особенности этой малоисследованной группы. История ее формирования и складывания этнокультурных особенностей, а также причины и условия перехода к оседлому образу жизни отражены в статье В.В.Вершинина, предлагаемая читателям в этом выпуске «Стрежня».

Татарская диаспора на территории Волгоградской области складывалась в течение второй половины XVIII – XIX вв. Сейчас компактные группы татар проживают в г. Волгограде, Волжском, Ленинском районе (с. Царев, с. Бахтияровка, с. Маляевка), Светлоярском (Малые Чапурники) и Старопалтавском (с. Латошинка). История заселения этих поселков татарами, а также особенности обрядов жизненного цикла (на основе полевых материалов) представлена в этом сборнике работой Т.В. Смусевой. Современное этнокультурное состояние татар г. Волгограда, специфика их этнического самосознания рассмотрены в статье Н.В.Сергеевой.

При изучении этнокультурной специфики поволжских немцев в экспедиции 1990 г. основное внимание мы уделили особенностям материальной культуры и обрядовой практике[8]. В последующии годы в большей степени изучался вклад немцев Поволжья в хозяйственное развитие региона и их участие в процессах межэтнической коммуникации, в также исследовались культурные особенности немцев-гернгутеров колонии Сарепта[9]. Мы пришли к выводу, что этническая группа поволжских немцев отличалась существенной замкнутостью. Жители колоний никогда не жили абсолютно изолированно от окружающего местного населения, но и особо тесных контактов вплоть до второй половины XX в. не было (что, возможно, и позволило бывшим колонистам в значительной степени сохранить свою этнокультурную специфику). Однако эта замкнутость в гораздо большей степени распространялась на их духовную (и особенно, религиозную) жизнь. В сфере же производственно-хозяйственной контакты с местным населением и взаимный творческий обмен шел весьма интенсивно. Именно в немецких колониях получили развитие, а затем распространились по всему региону такие виды производства, как горчичное, сарпинское, черепичное, изготовление фур, сельскохозяйственной техники и пр.

Вообще, как показали проведенные нами исследования, межэтнические контакты в Диком поле протекали весьма интенсивно и после полного его «замирения». Причем наиболее интенсивно шел обмен между представители разных этносов в рамках систем жизнеобеспечения. В хозяйственной сфере это отразилось в распространении по всему региону (у разных народов) сходных или одинаковых орудий труда (малороссийский плуг, татарский плуг-сабан, немецкие плуги и каменные катки, русские и татарские чигири), способов организации скотоводческого и земледельческого хозяйств (тебеневка, заимствованная русскими у кочевников; заготовка сена и земледелие, которым научились кочевники у русских; русско-татарские заимствования в бахчеводстве и пр.). Распространялись в Нижнем Поволжье и комплексы традиционной одежды и жилищ, одинаковые у разных групп. Так, универсальными стали так называемые «круглые дома», бытовавшие и у русских крестьян, и у донских казаков, и у казахов после оседания; одежда из овчины («шубные штаны», полушубки, тулупы); отдельные виды блюд (традиционная кухня каждого из этносов представляет собой, по сути, смешение множества разных местных традиций) и пр. Ситуация Дикого поля не давала отдельным этническим группам замыкаться «в себе», способствуя постоянному творческому взаимообмену. Однако этническая самобытность отдельных групп при этом не исчезала, она продолжает и до наших дней сохраняться в семейно-бытовой сфере, в структуре духовного самовоспроизводства.

Проводимые до сих пор исследования можно расценивать лишь как начало долгого процесса изучения этнокультурной специфики населения региона, многие собранные материалы еще нуждаются в дальнейшем осмыслении. Практическая же значимость собранных данных обозначилась уже сейчас: исследовательский коллектив (сотрудники ВолГУ и «Старой Сарепты») приступил к работе над «Энциклопедией Волгоградской области», в одном из томов которой планируется выделение раздела «Этнография». К печати подготовлено более 100 статей для этого раздела, в них отражена специфика этнокультурных процессов в регионе, охарактеризованы все основные элементы традиционной культуры наиболее крупных этносов и этнических групп, проживающих на территории Волгоградской области. Однако, наверное уже пришло время подготовки обобщающих монографий, учебных пособий, научно-популярных изданий, благодаря которым жители области могли бы представить общую этнокультурную ситуацию региона, выяснить этническую историю отдельных народов и этнических групп, особенности их материальной и духовной культуры. Печально констатировать, но наша область, не смотря на вышеописанные исследования, по-прежнему остается малоизученной и маловостребованной в этнографическом отношении, но в отличие от времени 20-летней давности сейчас уже появилась не только потребность, но и возможность этот существенный пробел ликвидировать.